Его я обнаружил в бассейне, вернее – в одном из двух прикрытых пластмассовыми крышками отверстий, куда струи воды с противоположной стороны сгоняли всякий поверхностный мусор – шелуху от сосновых шишек, иглы, какие-то коричневые почечки, утонувших ос, научившихся пить налету, но гибнущих при нашем бурном вторжении в голубое прохладное плескалище, десяти метров в длину, пяти в ширину, и не менее двух – в глубину. Ступая босиком по горячим розовым плитам, я подошел, приподнял круглую крышку, чтобы выгрести этот плавающий легкий сор, и он был там – ножками кверху, довольно крупный жук-носорог, почти такой же, что нарисован в детской энциклопедии «Насекомые» (одной из пятидесяти книг серии под названием «Узнай мир» - гордости моего издательства). Не знаю, каких знаний не хватало этому бедному жуку-носорогу, и что его потянуло к бассейну, но факт – он утонул. Я вынул его из корзинки, опущенной в отверстие, на дне которой голубели еще не растворившиеся таблетки вещества, дезинфицирующего воду, и понес показывать дочери и жене. Жук был недвижим, то есть мертв, но и в смерти своей сохранивший абсолютно адекватные прижизненному состоянию черты – мощный рог, переднюю часть с широким воротником, как у динозавра по имени трицератопс, мощные ляжки волосатых лапок, цепкие, раздвоенные крючочки на концах.

Жука этого, как представителя испанской фауны и прекрасного натурщика для художника анималиста, я положил на тумбочку в своей комнате, с тем чтобы по окончании отпуска взять с собой в Питер. Жук мне не мешал, соответствовал своему статусу, позволяя разглядывать себя, если мне этого хотелось, когда я застревал перед недающейся строкой или словом...

Я жил на втором этаже в отдельной комнате с террасой и видом на сад и бассейн, а прямо перед террасой, которая во второй половине дня частично сдавалась на пару часов лучам знойного солнца, данный вид перекрывала огромная сосна, в чей оранжевой-зеленый испод - стволы, ветки, хвоя - упирался мой взгляд, едва я утром открывал глаза… В этом отдельном райском сосновом мире проживали белки, сороки, пара горлиц и еще какие-то невзрачные птички, меньше воробья, каждое утро чирикавшие мне одно и тоже на скороговорке испанского: «fiesta-fiesta-fiesta», что есть праздник по-нашему. Так оно, в общем, и было, только вот жуку-носорогу не повезло.

На четвертый день я, сам не знаю почему, взял этого жука и вынес на террасу – прямо на солнечный свет, почти горячий, но еще приятный, утренний. Вспомнив, что насекомым для движения нужно тепло, так уж устроена их мышечная система, я положил жука на нагретую плиту камня, лапками вверх, и произошло то, что и предполагалось в теории: жук стал шевелить своим передними конечностями – едва-едва, но вполне различимо, словно приветствуя меня из того мира, в котором он в основном пока и пребывал. Поначалу я не поверил своим глазам, но это было так – жук продолжал слегка поводить конечными сочленениями передних лапок, будто не только приветствуя, но и пытаясь разогнать туман беспамятства перед своими глазами.

- Он жив! – заорал я и позвал жену и дочку. Обе подтвердили мои наблюдения, и дочка побежала на кухню готовить жуку питательный бульон из апельсинового сока с добавкой сахара – как-никак у жука давно не было и маковой росинки во рту. Мы поместили жука прямо в блюдце с питательным раствором, всеми шестью лапами в него, четыре из которых, к сожалению, оставались пока неподвижны, и он, совершенно явно приникнув ртом к лужице, стал ее пить. Он выпил ее почти всю, после чего замер, как заснул. Дочь отмыла его чистой водой от сладкого, заодно и само блюдце, чтобы не привлекать сладкоежек ос, и постелила жуку постель из лепестков роз, что цвели по всему саду. Дочь ушла, а я сел снова за работу. Написав странички полторы романа, который я без видимого прогресса мучаю уже девятый год, я снова отвлекся на жука, подумав, что если он проснется, то, полный сил, отдохнувший и посвежевший, непременно удерет, - потому подошел и перевернул его на спину, ножками вверх. В такой позиции и здоровый жук не перевернется, пока не зацепится за что-нибудь близлежащее, не то, что наш бедолага. Жук не протестовал – так и лежал на спине, задрав все лапы вверх, что можно было трактовать трояко, как мольбу или выражение радости жизни, или полную капитуляцию…

Утром следующего дня, я вынес его под солнечные лучи, и жук снова зашевелился.. Причем, не только лапками, но и передней своей частью, поводя ею из стороны в сторону, как запасной футболист, готовящийся к выходу на поле. Дочь немедленно принесла ему завтрак из тех же блюд, и жук, если вчера он пил, чуть ли не лежа на брюхе, то сегодня, четко упираясь в фаянс передними лапками, стал медленно, по-носорожьи, наклонять свою могучую переднюю часть, так что даже приоткрыл желтоватую перемычку своего мягкого тела между жесткими темно-коричневыми хитиновыми оболочками, защищавшими его. Был он немножко похож на рыцаря, закованного в латы, вернее, на его, рыцаря, бронированное средство передвижения… Впрочем, на носорогах, кажется, не воевали. На сей раз он выпил не так много, как вчера, и снова замер, не распрямляя туловища.

Сон жука, видимо, создавал особую атмосферу в моей комнате, тонкий мир, в который я окунал кончик гелиевой ручки, чтобы почерпнуть оттуда недостающие мне слова и оттенки образов – в тот день сочинялось особенно легко и празднично. Но на следующий день снова начались творческие проблемы. Как мы с жуком условились, я вынес его на террасу, под тепло – жук не шевелился. Мы приготовили ему завтрак - жук не проявил к нему никакого интереса. Мы отнесли жука вниз и показали хозяину дома, для которого, чтобы заглянуть в тонкий мир, не требовались никакие жуки. И услышали от него: да он у вас мертвый – muerto. Поскольку это прозвучало почти так же, как по-русски, то было вдвойне убедительным, хотя мы и пробовали поначалу возражать, говоря что еще недавно он пил, шевелился, поводил плечами…No… muerto – с улыбкой был нам ответ, и в конце концов нам пришлось согласиться с тем, что так оно и есть...

Для перевозки в Россию я положил жука в упаковку из-под флакона для глазных капель. Я не знал, должен ли заполнять таможенную декларацию по поводу перевозки столь экзотического существа, но, когда наши чемоданы не прибыли вслед за нами в Пулково 2, грешным делом подумал, что это все из-за жука, которого обнаружили электронные средства таможенного контроля. Впрочем, на следующий день чемоданы нашлись, и жук оказался там, где и должно. Теперь он лежит, неживой, на полке в гостиной, уже не ожидая, что когда-нибудь его нарисуют...

Да, занятно, что по-русски и по-испански слово «мертвый» звучит и пишется почти одинаково – явно из санскрита. А еще интересно, что глаголы «жить» и «умереть» в испанском языке весьма близки друг к другу по форме и звучанию. Сами посудите: morar и morir.

И.Куберский
18.07.08